он оставил свой шапокляк на столе в том зале, где был сервирован ужин. Без сомнения, какой-нибудь усердный слуга поспешил его прибрать. Надо будет с утра написать в "Савой". "Сэр", или "уважаемые господа", или "Мистер Парэм свидетельствует свое почтение". Не чересчур суровый тон. И не чересчур фамильярный... Ти-рим-пам-пам. Шапокляк он, правда, забыл, зато, кажется, принес домой чуть ли не весь джаз-банд. Теперь джазбанд играл у него в голове, и неугомонный негр все еще размахивал руками с той же бешеной энергией. Эстрадой служил медный обруч головной боли, туго стянувший мистеру Парэму череп. Эта музыка не давала уснуть, и читать что-то не хотелось, а потому мистер Парэм почел за благо тихо лежать в темноте - вернее, в тусклом предрассветном сумраке, - отдаваясь течению порождаемых музыкой мыслей. Ну и глупейший был вечер! Глупейший вечер. Мистер Парэм вдруг понял, сколько им упущено счастливых возможностей, как безрассудно он гнался за развлечениями, как недоставало ему целеустремленности и самообладания. Эта самая Гэби Грез - да она смеялась над ним! Во всяком случае, она вполне могла над ним смеяться. Может быть, и смеялась? Джаз-банд, не смолкавший в черепе, напомнил ему сэра Басси - вот он стоит одинокий и беззащитный и покачивает головой в такт субтропическому буйству звуков. В ту минуту он словно бы приуныл и казался рассеянным. И, конечно, совсем не трудно было бы поймать его на этом настроении, поймать - и уже не выпускать. Следовало подойти и негромко, но внятно сказать что-нибудь многозначительное. - Vanitas vanitatum, - мог бы, например, сказать мистер Парэм, и, поскольку никогда не знаешь, где границы первобытному невежеству этих выскочек, надо было бы сразу же тактич
